Хочешь, я спою тебе песню о любви?..О той, что на самом деле не существует, о которой не говорят и не слогают стихов, продавая их потом в замусоленных взглядами обложках. Тем не меннее она реальна, она понарошку дробит мне челюсти, отрезая тем самым пути спокойного пере-жевывания и пере-варивания происходящего.

Я сплевываю кровь в ладонь и растираю по коже. Кровь знает хозяина, знает себе цену и впитывается, заставляя щеки гореть от прилива адреналина.

Нет, это наверное нервные клетки, устав циркулировать по телу, ударяют в голову

Я сижу на бетонном полу и, обмакнув пальцы в краску, рисую на руках его имя. Ткани отторгают чужое, краска не хочет впитываться и застывает хрустящей коркой.. Падаю на пол, взметаю пыль и порошок битого стекла, ломаю ногти, ломаю нервы, пытаясь вбить, вбить его имя в вены, чтобы оно навсегда осталось со мной, только со мной, стираю пальцы, стираю до головы, пытаясь оставить хоть хоть след на камне, хоть царапину, хоть что-нибудь.

А на ужин у меня радиация. И чьи-то слезы

Я брожу по коридорам, по стенам по потолкам, хожу по кругу, сама того не замечая, но дверь все так же заперта и окна заперты, и мне остается только стирать руки, стирать нервы о бетон, молчать, кусать губы, тревожа разбитое лицо.

Тишина давит на меня, давит на уши настойчиво и дерзко, мне хочется разрушить её, крикнуть в самую сердину, но кричать некому. Никого нет - только я одна, запертая в каменной коробке.

Тогда я в бессилии закрываю глаза и сжимаю расстояния, робко, бережно, стараясь не разрушить иллюзий, представляю то, чего у меня никогда не будет, не выйдет точно, не воскреснет, и застывшая краска плавится, впитывается, течет - по венам , по сосудам, смешиваясь с водой в артериях и кровью в желудке.

У нее запах стирального порошка и привкус морской соли

Я сама не замечаю, как мышцы расслабляются, оседаю на пол, чувствую кожей так недостающее тепло. Разбитые челюсти саднят, я размазываю по щекам улыбку, засохшая корка на губах трескает, лопается, и из ран течет густая красная краска - по подбородку, по щекам, я захлебываюсь, не в силах повернуть голову от счастья, глотаю, судорожно сжимая кулаки, и даже слышу такой знакомый, тихий голос, который, давясь моей кровью, шепчет, что никогда меня не оставит.

Шелестящее дыхание оставляет багровые синяки на моей шее. Нежные руки расчесывают мои волосы и льют на веки молоко.

Знала бы ты, что я готова отдать в такие моменты за то, чтобы никогда не просыпаться.

Наверное все-таки непорядки с сетью.

Ага, и с мозгами

Еще с Либерти, солнцем и первомаем.

Как сны твои - глупые и некрасивые.

Когда-нибудь ты узнаешь все и поймешь. То, как убивают мир, есть ли жизнь на Марсе и продаются ли уже туда билеты, кто зажигает свет в доме напротив, меня поймешь до конца возможно, кем я дышу, что я дышу, хотя, по сути, дышим мы с тобой одним и тем же - тебе не придется идти куда-то, чтобы узнать, ты просто закрой глаза и почувствуй рядом мою руку. Слышишь, как бьется сердце в кончике левого мизинца? Так пульсирует во мне время, отдаваясь глухими ударами где-то между лопаток. Все мои оставшиеся извилины скопились в затылке белым порошком. Он смешивается с кровью и слюной и я заедаю этот привкус желтами таблетками - валерьянка спасет мир, ты знаешь. Все нервные клетки плавно стекают по стенкам сосудов, я зажимаю пальцами виски и понимаю с каждым часом все острее, что мне оглушительно не хватает кислорода, это снова, как в той старой сказке про битые стекла заставляет меня дышать часто и осторожно. Где то в голове ко мне прикрепили провод, может, на висках, который дает мне ровно столько энергии, чтобы я могла передвигаться, наверное поэтому я не люблю танцевать. Иногда мне кажется, что питание скоро перекроют - у меня такое чувство, что я что-то кому-то далжна в прошлом, и теперь мне напоминают об этом щемящим покалыванием в сердце. Я кладу таблетку под язык. Она горькая и растворяется ровно 23 минуты 46 секунд - за это время мне окончательно не хочется напоминать о своем существовании кому-то, звонить, что-то писать.

За мою тянутся хвосты невыполненных себе самой обещаний. У меня есть сто девяносто четыре человека, которым я никогда не звоню, и наверное надо когда-нибудь собраться с духом и удалить их всех, я ведь их ненавижу, ты помнишь?.. Я не заставляю их делать что-то для меня или против - в любом из случаев это вызывает во мне четырехсекундные эмоции, я раздражаюсь или размазываю по щекам улыбку, но это не главное, потому что они мне не нужны, а те, кто занимает драгоценные клетки-пиксели моих мыслей, они бесконечно далеко от меня или убивающе близко. Есть только ты. Еще онлайн и телефон со ста девяносто четырьмя мне неизвестными номерами.

Они придумали газенваген. У нас тоже должна быть своя Панацея, ты заслуживаешь этого, честно. И мы сделаем это, пока мои мозги окончательно не расплавились под еле греющим по выходным солнцем, они плавятся, ты это должна видеть и читать на двадцать восьмой странице моего блокнота. Ты реальна, и, знаешь, это мне очень помогает. Потому что если бы ты жила где-нибудь в Питере, я бы сдохла. Мне хватает недостатка четырех человек, и я бы не пережила еще и отсутствия тебя. Ведь мы вместе задыхаемся в клетке пыльного города и вдыхаем запахи гарящего асфальта.

Мне вечно не хватает времени. Делать, слушать, читать, чувствовать, жить. Я только пе-ре-жи-ва-ю. По буквам, по строчкам, а ты тогда по логике должна рисовать, ведь это здорово - ты можешь рисовать нашу жизнь другими красками, это ведь легче. Ночью я закрываю глаза, отгоняя картины несущегося на меня будущего, и повторяю "Любвинесуществует.. любвинесуществует.." Я рисую запятые на ногтях, думая, что это поможет мне не продолжать, я все также замазываю букву "f" в Shift на клавиатуре, я все так же вся на запахах и это иногда меня просто убивает.

Иногда мне хочется спросить тебя - неужели ты думаешь, что кто-то поймет тебя лучше, чем я?.. Ведь весь этот бред про крыши и сигареты - это неважно, ты поймешь со временем, поймешь, я знаю, ты ведь умнее, я тоже поняла, я поняла, как это все таки хорошо - жить, несмотря на то, что кто-то все время проверяет меня на прочность.

Видишь, как все просто. И любовь то не любовь, и слова то не слова, и связь барахлит, и батареи заросли, и потолок осыпается, и сама я - ошибка системы. Всего лишь твоя галлюцинация.

Среди каменных стен жгли костры. Асфальт, еще помнящий шаги тысяч, еще помнящий влагу, камни и кровь, пузырился и плавился, превращаясь в бессмысленную кашу, хлюпая, затопляя лавочки и то, что когда-то было тротуаром, размазывался липкой жижей по ногам.

На улицах жгли косты. Душный, пыльный воздух взрывался клубами черного дыма, воздух горел, и раскаленный песок оседал на умирающие деревья.

Дети, прижавшись носами к стеклу металлических клеток, смотрели на грязь, расползающуюся по земле. Дети хотели пить. Они молчали и смотрели на асфальт, превратившийся в кипящую лаву, смотрели на угольно-черное небо, смотрели на бывший когда-то прозрачным воздух, в котором теперь летали остатки одежды, обгоревшие газеты, они смотрели на падающих в огонь птиц и ждали.

Огонь подбирался к детям. Огонь , потрескивая, лизал стеклянный купол, стекло жалобно стонало и плавилось, впуская в себя гарь и копоть, чернея, растекалось и смешивалось с кипящим асфальтом.

Пламя, торжествуя, ворвалось внутрь, накинулось на очередную преграду, шипело, злилось, борясь с тяжелыми замками, слабело...гасло..

Замки, жалобно звякнув, упали. Начавший постепенно остывать асфальт поглотил их, булькнув в последний раз.

Дети, закованные в стальные латы, вышли и подняли глаза к небу.

Взошло солнце.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

автостопом по мирам. пиздец, бля. ща поеду

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра