Черно-белая японская девушка, так похожая на худенького мальчика смотрит на меня с плаката грустными глазами.
А я настроена на заинтересованный пофигизм и смущаю человека, который хочет держать меня за руку. Моя ладонь холодная. Он пытается согреть ее, но меня раздражают мельтешашие картинки в глазах. На столе стоит облепиховое варенье. Иногда, в часы особой грусти я съедаю ложку... Я хочу, чтобы облепиху, шоколад и сон продавали в спасительных таблетках - ровно одна доза для полного счастья и уже не важно, что руки мерзнут, а тот человек, что сидит рядом сейчас не нужен и, да, это жестоко, но... кто же говорил, что любить легко? Он уйдет и встанет за дверью, а я останусь наедине с зеркалами, яркими лентами и шкатулками, вдыхая красочную пыль чужих снов.
А после звонить куда-то и слушать чужой родной голос. А голос будет говорить "Ну когда же ты вернешься? Я соскучилась" и смеяться. И я понимаю, что ничего не меняется, что линия то ли зашла в тупик, то ли карандаш нечаянно сорвался с бумаги... И роли розданы, и спектакль уже идет.
А где то далеко в несуществующем городе кто-то помнит тебя и верит, что ты снова придешь к нему во сне. И я знаю, что приду - не меняясь, не меняя, и буду играть.
А рукам станет теплее и кто-то за дверью уже устанет ждать. Грустная японская девушка укоризненно смотрит на меня с плаката.